Фэндом: Хоббит
Персонажи: Монза и канон, весьма ошарашенный
Рейтинг: PG-13
Предупреждения: Смерть персонажа, Нецензурная лексика, ОЖП
Статус: в процессе написания
Описание:
Тьма не может быть Светом, и Монцкаро это хорошо понимала. Однако, переступив через здравый смысл, заставила свой разум и свое сердце поверить, что Гортхаур Жестокий принесет им спасение и обеспечит льготный билет в Подземные Чертоги. Александр верил в Мелькора-Солнце, а Монза верила в своего брата. И видела Солнце в нем.
Глава седьмая
Искажение
Небо светлело. На идеальный бархатисто-черный холст тонкими мазками кто-то, невидимый глазу живых существ, наносил опаловый, бусый, амиантовый слои, и с каждым из них воздух становился прозрачнее и свежее. Чем выше они поднимались, тем неуютнее становилось. Горизонт пылал, как взятый на просвет альмандин: темно-вишневый, обрамленный сияющей ярко-золотой дымкой. Солнца еще не было видно, но его характерный привкус — особый хмель раннего утра — вязал язык и вплетался в волосы. Короткие темные монзины пряди торчали во все стороны перьями. «Ворона» — беззлобно бросил Кили, когда она раздраженно на него зашипела. Нечего честным людям на ноги наступать, вот что! Хотя Монцкаро вряд ли можно было даже с натяжкой причислить к честным мира сего, гнев куда-то вымещать требовалось. А чужое лицо_с_большими_ушами подходило для этой нехитрой цели как нельзя лучше.
Женщина испытывала странное сожаление, когда они ушли из эльфийского сада вечной осени. Слушать арфы (нудные однообразные мелодии приелись на второй минуте) было куда приятнее, чем морозить задницы в горах.
— Слушайте, а это обязательно? — Монза зябко потерла ладони. Гостеприимные дети Илуватара дали ей с собой целую банку жирной мази — теперь она приятно оттягивала внутренний карман плаща. К слову, его тоже подарили эльфы. Хотя сами, наверняка, узнали об этом лишь недавно — небрежно брошенная вещь вмиг считается упавшей. Как следствие, ничейная и ее можно с чистой совестью забирать в свое пользование. Монцкаро предпочитала не думать, кому она могла принадлежать. Почти невесомая серебристая ткань, подбитая пелёсым мягким мехом, не сковывала движений и не пропускала тепло. Вместе с тем, правую руку хотелось окунуть в ведро с битым льдом. Жар распространялся от локтя по всем направлениям, и иногда женщине начинало казаться, что у нее нет руки — лишь сосуд с тлеющими углями.
— Пойдем в обход — потеряем до месяца пути, в лучшем случае. Путь через горы самый короткий.
— Но не самый безопасный, — проворчал Дори. Двалин коротко хмыкнул. — Заря красная, да и тучи вдали. При таком ветре не сегодня, так через пару дней жди грозу.
Идиоты. Если бы почаще смотрели на небо поутру, а не подсчитывали провиант, заметили бы, что небо тут всегда имеет воспаленный оттенок. Много всякой чуши на этот счет ходит. Если бы и правда каждый день кто-то умирал, на земле не осталось бы антропоморфных существ. Ну кроме, разве что, Инкануса — у этого умение выскальзывать из щекотливых ситуаций было чем-то вроде хобби.
Однако наползающие с юга темные клоки туч было сложно игнорировать. Изо дня в день они становились все более отчетливыми. Пятна мазута на синем с красными разводами. Если бы Монза верила в сказки, ей не составило бы особого труда поверить в мистические происхождение неестественной тьмы.
Гроза росла. А вместе с ней чувство тревоги и близости непрошенных приключений. Неприятное такое ощущение. Засунули вам в ботинки засунули дохлую крысу, вы об этом смутно догадываетесь, но до момента соприкосновения вашей ноги с тушкой не можете подтвердить зуд в заднице. А она, все чувствует, все понимает.
Первые капли врезались в череп раскаленными свинцовыми пулями. Монза вздрогнула. Земля вздрогнула. Все обозримое пространство, за доли секунды погрузившееся в темень, замерло.
— Началось.
Женщина поджала губы и бросила в Торину самый яростный из имеющихся в ее арсенале взглядов. Глупо. Прозрачно-серые, как подернутое изморозью окно, и ясно-синие — ледяные сапфиры — встретились. Стекло треснуло и рассыпалось по щекам. Монцкаро сморгнула и отвернулась. Сложно было смотреть на гномьего предводителя без рези в глазах.
Но это не давало ему никакого права констатировать раздражающий факт. Как насчет предложить подыскать укрытие? Толстокожие варвары, думающие только о себе! Женщина захлебнулась в своем возмущении и, чуть ли не впервые в жизни, предпочла до поры до времени закрыть рот. Невзгоды лучше встречать молча. И так за всю жизнь мы говорим даже больше, чем нужно.
Природа, вообще, достаточно непосредственна. Если подумать, то бороться с ней глупо, как черпать воду из озера решетом или искать поля больших сладких дынь среди бескрайних просторов пустыни. Дождь не будет вас спрашивать, нужен он или не нужен, и удобно ли хлещет вас по лицу. Он просто идет и все. Вам остается только смириться с этим фактом, как с фундаментальной истиной, и двигаться дальше, с запалом бывалого бунтовщика насупив брови. Наперекор бушующему ветру и раскатам грома.
— Надо найти какое-нибудь укрытие!
— Что?!
Сказать, что было плохо слышно, значит ничего не сказать. Сжав зубы, Монцкаро плотно прижималась щекой к холодному мокрому камню, отчаянно цепляясь задубевшими пальцами за выступы, образованные мелкими трещинами и наростами. Тропинка была узкой, скользкой, плюс к острым ощущениям — земля под ногами регулярно дрожала и уплывала то влево, то вправо с неприятным гулким треском под еле слышное глубокое ворчание. Может, конечно, это Монзе только казалось. Воздух, пронизанный электричеством, звонким резонансом грома, отдающего в затылке поварешкой по чугунному казанку, давил и забивался в уши комками сырого синтепона. Женщина хорошо помнила, как распарывала в детстве игрушки, желая достать хоть комочек заветной легкой как пух «ваты», а гномы, конечно же, о таком материале и не догадывались. Наверное, вместо синтетики им чудилась грубая необработанная шерсть. Если, правда, ушной серы и густых жестких волос было недостаточно, чтобы начисто заткнуть слуховой проход. Нет, правда, как они вообще слышат? И пользуются ли соломинками с намотанным на них чистым тонким лоскутком ткани для личной гигиены?
Невольно чудились чьи-то голоса, смех, поистине схожий с громогласным хохотом мифический Титанов.
Грохот. Нескончаемый грохот крошащихся властью чьей-то невиданной силы камней.
— Надо! Найти! Укрытие!
— Прекрати умничать — ситуация не та!
Чья-то ладонь, размером уступающая разве что черенку лопаты, вскользь прошлась по её заднице. Не больно, но вполне достаточно, чтобы заставить уважающую себе женщину возмущенно взвизгнуть и, совершив грациозный скачок, вцепиться в волосы впередистоящего. Фили зашипел. Земля опять сотряслась. Монцкаро, до слез стукнувшись коленями, прижалась к чужой спине, повинуясь древнему дикому инстинкту — желанию быть защищенным. Чёрт помянет, где это стоит в пирамиде Маслоу. Парень в монзиных глазах подписал себе диагноз «невменяем», хотя бы лишь потому, что не выделил отдельную ступень под эклеры и имбирное пиво.
— О Махал, каменные великаны!
Она тут умрет. Без каких либо на то ясных причин. Вот просто умрет и все.
Просто потому, что средиземским детинам взбрендило в голову в виду хорошей погоды поиграть в лапту.
Большие парни — большие камни. Логично.
Мелькор. Гортхаур. Кто-нибудь. Если вы есть — спасите меня.
Это было неожиданно даже для нее самой. Сознание на какое-то мгновение замерло, перекатывая под языком эти новые для него слова, внезапно извлеченные из пыльных ящиков и обретшие смысл. Огромные, набухающие, засасывающие в себя, как чёрные дыры. Пульсирующий сгусток темной материи.
Огненный.
Искажающий восприятие.
Собственное немое «что?» самой себе так увлекло ее, что она пропустила момент, когда гномы пришли в движение, словно один слаженный механизм, тропа перед ними разошлась, в буквальном смысле разъехалась по две стороны огромной пропасти, а спина Фили стала вдруг такой чужеродной и жесткой, что пальцы невольно разжались.
— КИЛИ! ДЯДЯ!
— ТОРИН!
— ОРИ!
А не пошли бы вы все нахрен, в самом то деле?
Монза болезненно поморщилась и обхватила голову руками. Реальность вокруг смешалась в сплошное серое пятно.
Моргот.
Душитель.
Его приспешник, с великим множеством имен, то и дело вспыхивающих и путающихся в голове.
Дождь барабанит, и в тело словно вгрызаются тысячи маленьких мух, впрыскивая в кровь трупный яд.
Ущелье.
Ты — смертная. Просто пшик. Мгновение.
Вспышка.
Жалкий огонек, трепещущий на ветру, что может вот-вот потухнуть.
Жизнь за…
Что ты можешь мне дать?
А действительно, что она может ему дать. Такая слабая. Такая…
Отдавшаяся во власть несуществующего голоса в своей голове.
Дыхание вышибло. Кажется, она упала спиной на камень.
Больно. Как же все таки больно.
На глаза невольно выступили слезы, и стало тихо.
И очень темно, и спокойно, как в детстве, когда мама задергивала легкую тюль, чтобы мерцающие огни не так назойливо светили в холодный просвет окна, чтобы стремительный пестрый мир не нарушал границ детской.
Хотя стоп. В ее комнате не было никакого окна. Только маленькие лампочки, как искусственные звезды вмонтированные в высокий темный потолок. Лампы и провалы глазниц плюшевых медведей, которых она с детства боялась и ненавидела. Другой ребенок, худой и постоянно сам себе на уме, любил смотреть на улицу на ночной назойливый шум Дагоски.
АЛЕКСАНДР
Монзу выбросило из забытья с звонко клацнувшими зубами, резью в глазах и головной болью. Нет, болело, несомненно, тотально везде, но барабанный бой в голове нервировал сильнее всего и мешал сосредоточиться. Для начала: ее зовут Монцкаро Трясучка, и вовсе не потому, что враги трусятся как осиновые листочки на ветру от упоминания ее имени — просто особенность строения женского тела, если вы понимаете о чём я. Ей тридцать шесть лет, у нее есть родинка на внутренней стороне среднего пальца правой руки, и при дезинфекции ее постоянно пытаются выковырять как клеща. Хоббит. Старик в идиотской шляпе. Гномы. Вроде ничего не забыла.
Подождите-ка. Где последние три пункта?
Спина зудела. Локоть, как ни к стати оказавшийся на своем месте, на пару секунд затмил обзор вспышкой щиплющей истерии. Если выбросить пару абзацев нецензурщины, всю эмоцию можно было бы описать как «ауч!». Очень громкий «ауч!».
Воспоминания были мягкие, как детский творожок с изюмом. Монцкаро помнила только обрывочные куски, где реальность была сплошь мокрой, недружелюбной и жесткой, как конский волос.
А дальше ничего.
Провал.
Пустота.
Искаженные монохромные помехи.
Женщина осторожно покачала головой, и скользнула здоровой рукой за отворот ткани. Даже не порвалась — вот что значит эльфийское качество! Саднящие пальцы нащупали осколки и жалкие остатки пахучего снадобья, размазавшегося по всей внутренней поверхности плаща. Щелк-щелк, постепенно тело начало осознавать, что и вся спина сейчас, наверняка, в стеклянной крошке и плотном слое заживляющей мази. Эльфийское качество, так его растак!
— Твою же мать!
Голос был сиплый. Вырвался из горла с чистотой звука ржавой пилы. Идеальное звучание от дочери техногенного мира — хор Ривенделла лишился своего лучшего солиста!
Что же, всегда нужно находить повод посмеяться над собой. Поначалу это сложно, особенно лет в восемнадцать, когда весь мир кажется обязанным тебе за одно лишь фе в сторону общества. Однако, чем дальше, тем больше начинаешь понимать, что жизнь-то вообще сама по себе больше похожа на дрянную шутницу. Пытается острым словцом позабавить, да все порой не находит верных ушей. И сам ты всего лишь актер-недоучка, которого против воли выпихнули на сцену говорить перед важными полными «дядями» и «тетями». И ты кривишь свой рот, и неловко вспоминаешь все перемусоленные многими до тебя истории про «шалунишку Боромира, который опять надрался», хотя он, может, с детства тебя восхищает. Да только никому дела нет. Если сам не засмеешься в нужный момент, никто не сообразит.
Монза осторожно села и рискнула осмотреться. Скалы, скалы, скалы. Сплошной мир из камня.
Хорошо хоть в такой долине смерти не придется встречать кого-то опасного. Кто в здравом уме сунется в горы?
Волосы на затылке встали дыбом о чьего-то дыхания.
Восприятие исказилось.
Монцкаро зажмурилась. В этом времени ей слишком часто приходилось бояться.
Надоело! Надоело смотреть опасности в лицо!
Всегда был Александр, который решал все проблемы.
Который делал случайности неслучайными.
Открыла глаза. Никого. Только ветер.
Только лишь больная голова.
Да что же это такое?
— Монза! Монза, не спи!
Словно кто-то подменил ее жизнь своею, спасая многие тысячи раз.
— Да, извини, — женщина рассеянно провела рукой по лицу, массируя пальцами уголки глаз. Очень хотелось спать, а темное пятно леса, неумолимо приближающегося и заполняющего собою все обозримое пространство, действовало почти гипнотически.
Словно кто-то пожертвовал для нее своим правом на существование.
— Только мне как-то жутко?
— Нехорошее место, очень нехорошее.
Хоббит выглядел встревоженным. На его лице, да и не только, залегла тень странной печали и неуверенности. Словно темнота их испытывала.
Женщина тряхнула головой и нахмурилась, в очередной раз. С таким выражением лица она чувствовала себя чуть увереннее. Любые выкидоны можно встречать с такой непробиваемой броней, и они тебя не заденут.
Дурные сны. Это всего лишь сны.
А тьма — только лишь тьма. Всегда есть свет, чтобы развеять ее.
Глупо разбираться, почему она тогда спаслась. Как прошла горы, совсем одна. Ей даже не повезло найти оброненный кем-то мешок. Хотя она представляла, как с гордым видом возвращает одному из гномов, казалось, утерянную навсегда курительную трубку. Была бы хоть какая-то веская причина возвращаться к компании мужланов, а не подохнуть в горах с чистой совестью. Трубка — вещь почти такая же ценная, как паспорт. А без табачного зелья и день не мил.
В конце концов, она обязана была дойти.
Ведь был прогнивший город у озера.
Где ее ждут?
Глава восьмая
Тусклый сон
Смуглинги не любят темноту. Если быть уж совсем откровенными, боятся до дрожи в своих смуглинский коленях и, попади они в лишенную освещения комнату, им стоило бы больших усилий не припустить жидкого в свои смуглинские труселя.
Но дело было, наверное, не столько в отсутствии света, сколько в том, что скрывается в вязкой субстанции этого отсутствия. А темнота — она на то и темнота, чтобы позволять различным страхам и предубеждениям незаметно тянуть к вам из своих глубин липкие зловонные щупальца.
«Глупо бояться тьмы, — говорил Александр, — ведь все связанные с ней страхи — не более чем дурная шутка, гнилой плод дикого абрикосового дерева детской фантазии. Человек порочен, темнота вокруг символизирует для него собственный мрак. Человек всматривается в чёрное ничто и видит в нём себя, все свои промахи и пятна лживости, все злое и жестокое, что заключено в его сердце. Темнота всех нас выводит на чистую воду. Потому негодяи — самые честные. Они выпускают свою мерзость наружу, и она, вступая в конфликт с реальностью, расчищает им путь. Мы с тобой, милая моя Монза, откровенно противные всему миру люди. И поэтому сердца наши чисты, и наш путь в Подземные Чертоги не знает препятствий. Нам не стоит бояться темноты, Монза.
Мы — то самое, что из нее приходит.»
Мы — часть этой тьмы.
Монцкаро повторяла себе это, как мантру, как собственное заклинание, отгоняющее все проблемы. Но даже мысли были какими-то неуверенными, словно слабый пересыхающий в неистовую жару крошка-ручей. Сумрак Лихолесья обладал странным свойством давить и капризно выбрасывать из пыльных архивов самые затертые, самые личные документации: «кто ты», «где ты», «зачем ты» и «почему ты посчитал нужным спрятать это желтоватое, подернутое кружевной пленочкой паутины что-то от самого себя».
Спустя пару дней пути женщина привыкла к мягко давящей на обратную сторону глазных яблок темноте (она даже стала предпочитать ее жалящим всполохам пламени костра или факела, если Торин считал нужным двигаться при источнике света), все чувства обострились, в том числе и неясная тревога. Монза читала, что если человек плохо видит, он начинает в большей степени ориентироваться на слух. Но в Лесу было тихо.
Ни единого звука. Гномов, хоббита и женщину-харадрим словно поместили в непроницаемый стеклянный колпак, или воздвигли по обе стороны от тропы своеобразный барьер. Чужие затылки скользили в липких тенях сзади и спереди от нее.
Шаг в шаг. Под ногами хрустели мелкие веточки и пожухлые листья. Как полые сухие косточки маленьких животных. Изредка из плотного чернильного переплетения колючих зарослей доносилось неприятное слуху потрескивание, подозрительно напоминающее щелканье чьих-то огромных желваков.
Щелк — хрусть. Мы. Вас. Съедим.
К слову, есть очень хотелось. Почему-то никто не брал во внимание, что Монцкаро выше их всех как минимум на полторы головы, и к тому же, слабее физически. Она даже подозревала, что ей специально давали чуть меньше (на самом деле это было не так: гномы местами проявляли дивную сердобольность, и Монзе в похлебку нередко перекочевывала чья-то половина старого картофеля или резиновой на вкус моркови, или поистине каменный шмат хлеба, размером с судорожно сжатый кулачок ребенка).
А Лес все давил, обнимал своими обгоревшими костлявыми руками за плечи и забивал трухой горло, въедался в глаза гнилостно-сладким едким туманом, что мягкой волной льнул к земле на два часа до заката. Или рассвета. Здесь было чертовски сложно определять время, и Монцкаро бросила отслеживать его неумолимый захлебывающийся бег. Не все ли равно?
Они просто были. Двигались по бледно-серой тропе, похожей на неясный след лунного света, невесть каким образом просочившегося в такую глушь и придавленного к земле тяжестью застывших переплетений деревьев и кустарников. Регулярно, в какой-то степени, в котелке булькала баланда, стараниями местного кашевара вполне себе приемлемо пахнущая жженым ржаным хлебом.
— Вода заканчивается, — голос Глоина низкий и сухой, как наждачка. Монзе стало даже больно его слушать, и она поморщилась. Встретилась взглядом с Балином — его седые, скорее даже снежно-белые, волосы и густая борода, кажется, еле заметно светятся, будто каждый жесткий волос заменили люминесцентной лампой и обвили поверх серебряной нитью, — и нахмурилась, ненавязчиво и слегка неуверенно. Обычно взгляд старого гнома лениво расфокусирован: темно-ореховые смотрящие в самый корень и подернутые блеклой пленкой прожитых лет глаза заставляют чувствовать себя неуютно, как-то даже потерянно.
Но он тоже хочет пить и также голоден. Смотрит, но куда-то внутрь себя. Монцкаро попадает в этот утягивающий на дно водоворот, изо дня в день, когда удача к ней неблагосклонна и женщина вынуждена поддерживать зрительный контакт более одной наносекунды, и судорожно корчится, как муха в капле смолы отчаянно начинает дергать своими маленькими чёрными лапками.
Ей это вовсе не нравится. Смотреть в глаза — значит доверять человеку больше, чем себе, позволять копаться в своей душе.
Слепым хорошо. И они не видят, и их не прочтут, как открытую книгу. Можно представить мир по своему усмотрению: сколько хочешь уродливым и стремительно утекающим сквозь нервно дрожащие пальцы. Иногда, в совсем уж тоскливые дни, Монзе хотелось выцарапать себе глаза и поселиться в одном из слезно-прозрачных витражей Храма. Стать хитромудрой комбинацией ярких тонких стеклышек.
Люди и без того — набор битых осколков, хаотично разбросанных на скатерти мирозданья, собранных по принципу «ну вроде по очертаниям ничего так, подходит». В них нет логики, нет банальных связей между «хочу», «надо» и «правильно». А теперь еще хуже, всё чаще попадаются бракованные варианты. Если раньше каждого индивида вручную собирали, пытались подогнать имеющиеся острые детали, полировали и покрывали лаком, создавая единое прозрачное тело, изрезанное сетью трещин, то теперь человечество напоминает сваленную вповалку груду мешков с битой крошкой. И никому никакого дела нет, что в одном из них может оказаться хрусталь, в другом — пластмасса.
Все смотрят на твой мешок. Расшей его бисером, и ты избранный — почётный член общества подарочных кисетов.
— Сомневаюсь, что здесь будут источники. Все, как пить дать, отравлено!
Дори по-стариковски заворчал. За все время ему не удалось найти ни одного пригодного даже для наружного применения растения. Если так пойдет и дальше, они сдохнут здесь от обезвоживания раньше, чем кто-нибудь из них сумеет правильно выговорить «трибофизический волновой макрокинетический экстраполятор», в самом-то деле!
«Да ладно вам, ребята, — в первое время Монцкаро еще пыталась кривить жизнерадостный оскал, — в конце концов, это всего лишь лес! Нас не сожрут карлики хотя бы потому, что вы и так в их числе (В этот момент Кили возмущенно крякнул и попросил её попридержать язык. Но была ли Монза — Монзой, если бы умела замолчать вовремя?), а существование огромных пауков, размером, скажем, с небольшую корову, аранеология (на этом моменте все мужчины вдруг сделали очень вумные лица, а Монцкаро впервые в жизни убедилась, что общеобразовательная программа, все же, выпускает тебя в свет божий не до конца тупым. Ну или это была заслуга исключительной, почти что фотографической памяти на всякую несуразицу. Катиль Арод восьмого мая **** года была в синем ситцевом платье и без трусиков. Гипотенуза равна сумме квадратов… диагоналей куба? Математика Монзе, откровенно, никогда не нравилась.) отрицает!»
Если бы их после этого не попытались эти самые пауки сожрать, возможно, харадрим бы и сохранила язвительно-приподнятое настроение. Но сейчас страхи стали уж слишком реальными, осязаемыми, оседающими на языке белым налетом.
— Старик говорил что-то про реку, — Монза облизала потрескавшуюся нижнюю губу и подняла глаза на Торина Дубощита. Он тоже устал. Зачем же следовать указаниям старого пердуна, который бросил их, именно что бросил, чёрт знает где? Если идти вместе, то идти до конца. А такое претящее перебежничество… Оно простительно только смуглингам. У них просто нет своей собственной стороны. Необходимость, знаете ли.
— Гендальф говорил она опасна, — Дубощит чуть прищурился и задумчиво поскреб грубыми пальцами щеку, — я и сам слышал про нее. Воды этого источника черны, как смоль, и способны усыпить на неопределенный срок. Вдруг проспишь до скончания своих дней? Век гномов короток, а людей — и того меньше. Какого это, проснуться лишь на мгновение, осознать себя, делающего последний вздох и вновь провалиться в пустоту?
Она поняла его, и все равно недовольно скривила губы. Неоправданный риск и прочие ягодки-малинки. Но что стоит этот риск в месте, где даже себя теряешь во мраке?
— Зачастую сны бывают милее жизни. Там ты, хотя бы, волен поступать так, как желаешь нужным, а не по воле случая или желания других людей. Спать гораздо честнее по отношению к самим себе. Не думал ли ты когда-нибудь, — иногда она позволяла себе отбросить фамильярное «вы», а король гномов народа Дурина в изгнании благосклонно пропускал это мимо ушей, — что сейчас ты — только-лишь часть сна. Не обязательно своего. Может быть, тебя и вовсе не существует, и как только этот кто-то проснется, ты исчезнешь.
— Это было бы слишком легкое избавление от всех проблем, — Торин тоже изобразил что-то на подобии. Кажется, он улыбается, — но моя жизнь — точно не чей-то сон.
— Почему ты так в этом уверен? — Монцкаро манерно дернула плечами и почти-что хитро прищурилась. В данной ситуации в данной компании это было более чем неуместно. Но Дубощита это позабавило. В его глазах на секунду вспыхнула озорная искринка. Этого оказалось достаточно, чтобы тьма ненадолго сделала опасливый шаг назад и затаилась по углам.
— Во сне не хочется есть.
Женщина фыркнула. По отряду прокатился слабый смешок. Настороженный. Стоит ли смеяться в таком месте? Допустимо ли это вообще?
Почему-то все забыли, что смех позиционируется как лучшее средство борьбы с ужасами и предрассудками. Жаль лишь, что защита эта не распространяется на физическое тело веселящихся. А так ли важно сохранять трезвость ума, когда тебе откусывают ногу?
— Не всегда. Мне как-то снилось, что меня, еще ребенком, позабыли в пустыне. И мне очень, очень сильно хотелось есть. Живот словно к спине прилип, честное слово! А кругом песок, песок, песок, желтый, как ваше золото.
Монза прикрыла глаза и прикусила губу, задумавшись. Пожалуй, это был один из самых жутких кошмаров её детства. Жара невозможная, и кожа будто слезает с костей. Воздух дрожит перед глазами. Дышать тяжко. Каждая песчинка ощущается искрой пламени, и ты сгораешь вдох за вдохом.
— Не дури нам голову, — проворчал Бильбо, кутаясь в свой плащ, — всякому известно, что песок бывает либо серым, либо темно-коричневым, либо кирпично-красным. Не существует земли цвета золота, горячей, как казанок, что только-только вытащили из печки. Это чепуха, сущая чепуха!
В мудрости мистера Бэггинса никто не сомневался, потому к словам Монзы отнеслись с недоверием. Мало ли, чего могло привидеться этой сумасшедшей девице. Но рассказы о забытой родине помогали как-то отвлечься. Собственно, никто почему-то не принимал во внимание, что по легенде Монцкаро ни разу в жизни не была на родине, и мягкие ковры, дурман благовоний и пряностей должен был ей незнаком и чужд. Нори попытался, но женщина списала это на зов предков и всевидящей природы, что всех, кажется, удовлетворило.
— К слову, про зов природы, — Монза поднялась на ноги и отряхнула брюки, и без того не шибко чистые, — прогуляюсь ка я, разомну ноги. Кусты без меня пропадут, однозначно! Справлюсь сама, — пресекла она Фили, уж было поднявшегося вслед за ней, — некоторые вопросы в своей жизни людям надо решать самим. За кого замуж выскочить, что съесть на обед и каков тот назначенный час, когда организму потребуется отлить!
— О Махал, избавь нас от этих подробностей!
Монза хрипло засмеялась и поспешила раствориться в тени, пока кто-то из гномов не рискнул посчитать, что мочеиспускание без надлежащего конвоя может статься крайне опасным.
Тихий шепот реки слышался совсем рядом. Справившись со своими делами, Монцкаро, понадежнее затянув бечёвку на штанах,оказалась не в силах побороть свое любопытство и двинулась на звук. Действительно ли эта река была такой уж опасной? Мертвое ли все в этом лесу?
Инканус не был тем, кому она бы стала безоговорочно доверять. А это значило, что всякую гипотезу нужно было проверить самой.
Река казалась застывшей чёрной лентой из прозрачного темного камня. Цвет такой странный… как глазки у опасных жуков. Монцкаро наклонилась к самой воде. Пахло тмином и чем-то неимоверно сладким. Голова закружилась.
Бывали ли вы хотя бы раз в жизни на эльфийских празднествах? Если же нет, уверяю вас — потеря заключается не только в объемах винища, которое вы бы в себя влили. Есть в этих праздниках какое-то свое особое тайное очарование и будоражащее кровь напряжение, граничащее с первобытной страстью.
Звездное сияние окружало ее со всех сторон. Тончайшим бриллиантовым кружевом ложилось на плечи, вплеталось в волосы, застывало в складках длинного в пол темно-зеленого сатинового платья с укороченными рукавами, приталенного поясом, расшитым крупным продолговатым жемчугом и цветными драгоценными камушками, наподобие льдинок-слезинок. Руки украшены дорогими кольцами из мифрила с гранатами.
В отражении прозрачно-серых глаз небо кажется маслянистым густым полотном, липким и пахучим, а листья медно-желтых деревьев звенят металлом, хотя погода совершенно безветренна. Арф не слышно, легкие изящные ступни размеренно приминают траву в танце, ритм которого напоминает треск льда по весне. Шаг, шаг, взмах — они похожи на маленьких птиц или облачка пара, что носят вычурные белесые тела, с длинными искусно заплетенными волосами, карминовыми пошло приоткрытыми губами, влажными от вина.
Её берут за руку, уверенно и нежно. Она оборачивается, в тайне надеясь встреться взглядом с привычным смоляным омутам, но вместо этого оказывается оглушена зеленью и искрами, взлетающими в поднебесье, к созвездьям.
Его губы еще алей, чем у остальных, словно он выпил из чаши не винища, а свежей горячей крови. Тускло блестят зубы, пленив отражение луны. Какой он печально отрешенный, зрачки — застывшие булавочные головки.
— Пойдемте танцевать?
Хотя она на его празднике, но он улыбается, принимая приглашение. Нарочито медленно наклоняется и касается тыльной стороны руки своими тонкими обжигающе-ледяными губами.
Женщина вся дрожит. Еще никто и никогда не касался ее рук так. От этого тело пробирает дрожь, и она невольно начинает задыхаться. Воздух бурлит в горле вязкой субстанцией, подобной растопленному горькому маслу.
Пытается вдохнуть, но не выходит, слишком велик соблазн остаться в плену у этой лунной зелени на вечном празднике жизни и звездного сияния.
Очнуться ли? Может не стоит — пока она спала гномов забрали в темницу злые плохие эльфы, а её пропустили. Она ведь всегда была везучей заразой.
А на праздник Короля Трандуила всем спящим вход вольный.
Монцкаро отшатнулась, выпав из транса, закашлявшись от попавшей в рот воды. Нет, не стоило наклоняться так низко. Неизвестно, какими наркотическими свойствами обладает эта река!
Надо возвращаться. Надо-надо.
Тихий скрип тетивы.
— Где женщина? Потеряли?
Монза резво упала на живот и откатилась в ближайший куст, силясь не шипеть от впивающихся в плечо колючек.
— Какие глупые гномы. Горы — теряете. Женщин — теряете.
— Зато совесть есть, и в штанах все на месте, — возмущенно гаркнула Монцкаро и испуганно тихо крякнула, когда чей-то сапог опустился ей прямо на задницу.
— Надо же, нашлась. А говорили потеряли!
Боже милостивый! Ей тридцать девять, а зачастую она ведет себя не разумнее шестнадцатилетней девчонки. Монзе стало за себя очень и очень стыдно, а главное обидно. Почему приходится быть взрослой там, где никаких решений принимать не хочется, да и вообще личное присутствие на вопросе крайне нежелательно?
— Ногу уберите! Чай не на пуфик ставите, части тела у меня казенные!
Чувства юмора не оценили, что тоже было обидно.
Зеленые глаза вскружили голову и заставили на какое-то время забыть обо всем. Монцкаро сморгнула и потрясла головой, силясь согнать морок. Руки пребольно стянули за спиной, и ткнули в спину наконечником стрелы.
— Пошевеливайтесь. Король не любят, когда портят его праздники.
— Гномы тоже не ценят, когда прерывают их вечеринки в горе или на природе. Может у нас тут пикник, а…
Монза прикусила язык и, наконец найдя взглядом гномов, обеспокоенно их пересчитала. Вроде все, хотя…
Где малыш хоббит?
Это уже было не смешно. Она постаралась напустить себя как можно более равнодушный злобный вид.
— Надо же, всех загребли. Какие же вы, все таки, удалые бравые пограничники, знали бы!
— Молчать умеешь?
— Всякому молчанию есть своя плата.
Ей дали хлебнуть вина и она замолчала.
Вход в царство лесных эльфов напоминал кроличью нору с тяжелыми воротами, за уши притянутыми из другой сказки. Очень большую кроличью нору, нужно заметить.
Эльфы точат этот лес наравне с тьмой, как древесные черви. Ибо не знают меры в своем соседстве.
Этот народ мудр. Был. Но постепенно привык жить во тьме и находил отраду лишь в тусклом блеске звезд. Бесконечно печальный свет уходящих времен.
Монзе показалось, что она окунулась в этот дух старости и грусти с головой.